Так.

[lednev]

В общем, я же забыл сказать главное. даблин... (гив ми тикет ту даблин. Куда блин? Туда блин.)
В смысле оно же написано по Джемовскому "Проклятые Игры Проклятого Рода" (забыл я где там заглавные). Точнее почти по нему. Я не назову это фанартом и вам называть не советую, но некую тему и идею я все же подчерпнул оттуда.
Рассказ в двух форматах здесь В ворде его, пожалуй, читать удобней, но на всякий случай вобью сюда.
После бессонной ночи и большой чашки черного кофе с полынью и мятой у меня просыпается паранойя, что кому оно нафиг все нужно, никто на это время тратить не будет. А эту паронойю честно давлю. Лучше всего ее получается давить завтраком.

Короче, рассказ.

Поклон.

…Раз и два, и три, и… Раз и два, и три, и… – Так я запомнил свои первые уроки Танца. Впрочем, тогда он для меня был всего лишь танцем. Не более. И учитель был не более чем учителем. Танцмайстером – для любителей жесткого германского наречия.
Нет, в детстве я совершенно не понимал танца. Многими вещами в детстве нас заставляют заниматься родители или нанятые ими учителя и гувернеры… Так и я, как многие мои сверстники, не питал к танцу никакой любви. Но в отличие от них я не искал возможности улизнуть с урока, не думал, как тяжко учить каждое па и как противно тянуть носок, когда нужно. Я четко и старательно запоминал все, чему меня учили. Я просто не мог позволить, чтобы какой-то «танец» оказался сильнее меня. Я знал, что я смогу осилить все. И ни одно движение, ни одна фигура, ни один пируэт не станут для меня преградой.
Возможно, я так относился к делу из-за завещания матери, если так можно назвать клочок простыни, на котором она успела написать свое послание мне. Возможно, это из-за того, что отец меня практически не замечал, и я старался достигнуть высот абсолютно во всем, чтобы завоевать его уважение или хотя бы внимание. Тогда я был еще скован привязанностью к семье.
Другим обязательным предметом обучения я восхищался, как и все мальчишки. Фехтование – им увлекались многие. Но не у всех находились силы и понимание, чтобы заниматься им всерьез. Впрочем, наше общество вполне принимало и тех, для кого фехтование оставалось лишь куртуазным развлечением, но не умением убивать людей остро заточенными предметами. Впрочем, они тоже неплохо фехтовали. Те, кто фехтовал плохо, не выживал. Особо «выделившихся» хоронили со сломанной шпагой. Если, конечно, не сбрасывали в Лету.
Не, то чтобы это была настоящая Лета (хотя достоверно никто не знал), но Харона в ней не было, и она не отделяла мир живых от мира мертвых, она даже Город не делила на две части, как положено. Лета входила в Город на юге и выходила на юго-востоке, вырезая из общего плана Города небольшой, но все же значительный по размерам район, называемый Петлей из-за Леты, которая обхватывала его, как петля.
Там, в Петле селились те, у кого было много денег и признания. Там было много живописных, а главное тихих мест. И многие хотели бы жить там, даже, несмотря на практически вечную промозглую погоду, но не всем удавалось в Петле хотя бы побывать. Здесь располагался Театр Теней, в который, как и в саму петлю, попасть могли лишь немногие. На балы в Петле вхожи были только лучшие танцоры. И я так им танцором стал.
Самым непростым в становлении был период, пока у меня не было понимания, зачем это нужно (нет, конечно, мне объясняли, что в обществе это ценится, что это едва ли не главное в воспитании джентльмена, но я все равно не мог понять. Не мог принять и осознать). Пока не было и любви к танцу, и пока я не получал от него наслаждения. Было упорство, но оно в Танце не главное. Поэтому я плохо помню тот период. Я помню понятные всем «и раз, и два, и три…» вальса, я помню, казавшиеся поначалу головокружительными «раз-два-три, раз-два-три…» венского. Помню, показавшийся мне простоватым фокстрот и квикстеп.
Увлечение, привязанность, зависимость, любовь начались позже. Безумный ритм фламенко, затягивающая страсть танго. Именно после этих танцев я понял, что танцевать можно для себя. Что цель получать удовольствие – не такая уж и плохая цель. Впрочем, зачем еще танцевать я обнаружил весьма скоро. Первые мои балы, первые приватные вечеринки и я убедился, что зачастую девушки ценят не остроту шпаги. Смешно, но тогда мне это казалось значительным плюсом для танцора. Ах, юность…

***

Вэлиану не очень нравились тучи, которые уже час собирались над ним. Но больше ему не нравилось то, что этот час он ждет Учителя, стоя на тротуаре одной из самых пустынных улочек Города – Закатном проезде. Здесь все-таки не Восток и Учителю позволительно отнюдь не все в отношении ученика, в том числе и такое опоздание. Ровно тогда, когда Вэлиан от мыслей о том, что такое опоздание, как минимум, невежливо перешел к мыслям, что его все-таки начинает раздражать отсутствие Учителя, черный «ауди» мягко затормозил рядом с ним.
– Извини, Вэл. У меня были определенные неприятности. – При виде лица учителя, высунувшегося из окна автомобиля, практически все раздражение Вэлиана исчезло. Да и смысл было сейчас злиться и ссориться? Впрочем, в этом смысла нет почти никогда. – И… ты не сядешь за руль? А то сегодня весь день баранку верчу. Угу. Только ножнами обивку не порви…
– Нет проблем. – Учитель передвинулся на место пассажира, а Вэл занял водительское место. Шпага была длинной и достаточно сильно мешала, потому Вэл отцепил ее и кинул на заднее сиденье. – Куда едем?
– В Петлю, там дальше покажу.

Машина тронулась с места с легким шорохом, который все равно заглушался шорохом начавшегося дождя. Учитель не был эксклюзивным и безумно дорогим танцмейстером, которые обычно живут в Петле. Вэл обычно называл его просто Декарт или «Дек», если им случалось вместе выпивать. Собственно, так они и познакомились. Просто завели разговор в пабе. Декарт жил уже давно в Петле, дом ему достался по наследству. Случай в Городе достаточно редкий. Мало кто думает о завещании вообще. Мало кто помнит и ценит родственников. Декарту дом достался от старого друга – тот был учителем фехтования, один из немногих, доживших до старости.

Мягко прошуршав по брусчатке Осеннего моста (в Петлю ведут два – Зимний и Осенний), машина пересекла Лету. Здесь также шел дождь, но шел он по-другому. Правильно. Шел, не становясь сильнее или слабее. Серой пеленой, обволакивая дома, тротуары, деревья и фонарные столбы. Изменившийся дождь Вэл заметил еще на мосту, где под пронзающими насквозь взглядами химер, сиротливо усевшихся по обеим сторонам от моста, резко обострялось восприятие всего внешнего мира.
– Около Театра сверни налево. – Голос Учителя звучал очень тепло, а тепла в этом холодном и темном мире, кажется, очень не хватало. В очередной раз он убедился в этом, проезжая мимо Театра Теней.

Говорят, начался он с простого театра теней, оттого и получил свое название. Но он много раз перестраивался, теперь в нем ставят и балет и оперу, и разве что некоторые пьесы чувствуют себя на большой сцене немного неуютно. Сейчас Театр – одно из самых значимых мест для развлечений. Самых разных развлечений.

Вэл не любил день. Даже такие вот серые дни, что почти не содержат ярких красок. Не любил, в том числе, и из-за большого количества машин, в Петле их, конечно, было меньше, но все равно их присутствие не нравилось Вэлиану. Он не любил день, но Учитель настоял именно на этом времени занятий.
Декарт закрыл дверь гаража и пригласил Вэлиана внутрь дома. Вэл никогда раньше не был у учителя и тот объяснил ему, что он считает, что парадная дверь нужна для торжественных приемов, которых он давно не устраивал и устраивать не собирается, а войти вполне можно через гараж.
– …Итак, ты знаешь о Танце много. – Кресло Учителя, так же, как и кресло ученика было слегка повернуто к камину, угли в котором едва тлели. – Но тебе следует уяснить одну вещь. Сейчас ты прекрасно танцуешь. Ты мастер. Ты можешь кружиться в танце, считать, сколько ты готов отдать за новую шпагу, если твой друг вернет тебе долг, и восхищаться станом партнерши одновременно. Но при этом ты станцуешь, как станцует любой человек, долго обучавшийся танцам. Всего-то. Для настоящего Танца на нем должно сконцентрироваться все. Твой мозг, твоя душа, твое тело. Некоторые думают, что для Танца достаточно только тела… Ха... – Было видно, что Учителя действительно трогает эта тема. Впрочем человек в его возрасте может себе позволить быть эмоциональным в Городе. Вэлиан того же себе позволить не мог.
В принципе, многое из того, что говорил ему Декарт, Вэл уже знал. Или догадывался. Но Учитель смутные формулировки и догадки превращал в точные законы, правила, без которых вечная Игра не могла обойтись.
– Теперь встань и дай мне руку. – Вэлиан взял Учителя за руку. – Что ж, ты знаешь обыкновенный классический поклон. Да… так… И партнерша, если знает делает так, или просто…
– Но зачем было это повторять?
– Просто я хочу, чтобы ты запомнил. Запомнил главное. Как бы и с кем ты не танцевал, танцуешь ты для зрителя. Всегда. Один ты можешь просто тренироваться. Один ты можешь наслаждаться движением и пластикой, как актер наслаждается сценой, как писатель наслаждается свежей рукописью. Но все равно. Ты. Танцуешь. Для зрителя. Даже на балах, на Танцора, такого как ты, всегда будут смотреть всегда. И в любом танце. Главное поклон. Триумф, фиаско… Поклон должен быть. Запомни это. А теперь, давай, перейдем к практике, я должен тебе кое-что показать. Для начала я возьму партию партнерши.
– Учитель… может, вам немного не к лицу брать женскую партию. Тогда можете повести вы.
– Dumkopf … И позер. Правда, со своей молодостью ты все равно не станцуешь партию партнерши. Их, знаешь ли, учат танцевать немного иначе, чем вас. Впрочем, есть такие танцы, где партии одинаковы. Но ты, кажется, не из таких…


***

– А теперь объясни, что за оккультный ритуал ты там собирался проводить. – Рихард держал Вэлиана за плечи, глядя на него крайне встревоженно.
– Ничего, зубы чистил. Клыки драил. Улыбку полировал... – Вэл, пока что, в поведении Рихарда ничего не понимал.
– А зачем ты это делал, стоя на бортике ванной?
– Эхм… Понимаешь, Рид… – Он собрался с мыслями и аккуратно снял руки Рихарда со своих плеч. – Есть такая вещь, как равновесие. И уметь его чувствовать танцору, да и фехтовальщику очень важно, несмотря на то, что эквилибристикой они не занимаются. Поскольку я не могу тратить по несколько часов в неделю на специальных тренажерах, я трачу по пятнадцать минут в день, во время вечернего туалета и еще после душа тоже, но в тоже время и не трачу их, потому что это время я все равно потратил бы. И поверь мне, свой результат такие тренировки среди бытовых дел дают.
– Ну-ну. – Рид все еще внимательно глядя на друга, отошел назад, потом вернулся к зеркалу и занялся собственным галстуком. Они вместе с Вэлианом снимали комнату, хотя уже вполне могли бы снимать отдельное жилище каждый. Смысл в этом, безусловно был, но… В Городе слишком легко потерять настоящую дружбу. Тем более что еще немного, и они смогли бы приобрести не то, что собственную квартиру, но целый дом.
– Ты сегодня на вечеринку? – Рид, проверяя запонки на рукавах.
– На бал, mon ami. На бал. Немного разные вещи. – Вэл как раз выбирал рубашку из кучи рубашек, сваленных на стул. Антикварный стул, за цену которого вполне можно было купить нормальный шкаф.
– Ах, excusez-moi…
– Тебе не идет французский.
– Meinetwegen .
– А ты, в театр? – Вэл не стал говорить, что немецкий Рихарда просто великолепен.
– Да, сегодня премьера… – Он как-то странно это протянул.
– Да, а еще сегодня суббота. Значит, мне, похоже, придется погулять…
– Да… – Рид слегка смутился и сквозь тонкий слой пудры проступил легкий румянец. У совместной жизни есть минусы. – Я буду благодарен, если ты придешь днем.
– Конечно. Все согласно очереди. – Он улыбнулся и хлопнул Рида по плечу. В принципе «днем» это еще ничего. А то ведь он знает, как бывает… Всю ночь спектакль, только под самое утро домой, день на то, чтобы отдохнуть и только вечером…
– Да, и когда поедешь. Не езжай по Зимнему мосту.
– Почему?
– Говорят, что если после проезда по нему человека вызовут на дуэль до смерти, то велика вероятность, что именно он погибнет.
– И какова вероятность?
– Пятьдесят процентов.
– Дурак… – Однако, Вэл не мог не улыбнуться.
– Но зато остроумный дурак. – Рихард широко улыбнулся и направился к выходу. Около двери он остановился и махнул Вэлу рукой. – Удачной ночи, друг!
– И тебе…
Черная «ауди» почти бесшумно неслась по ночным улицам Города, оставляя за собой лишь свет фонарей и брызги недавнего дождя. Сегодня Вэлиана подвозил Учитель. Тому было несложно подбросить Вэла, поскольку направлялся он в Петлю.
– Странно, никогда не задумывался, чем живет Город… – Произнес Вэл. Сегодня он снова был за рулем, но он запросто мог вести беседу и вести автомобиль. Тем более что ночные улицы были пустынны, а сам Вэл никуда не торопился.
– Я думал, ты такие вопросы перестал задавать лет в десять… – Декарт усмехнулся. Он сидел на заднем сиденье, протянув ноги вперед, на сложенное пассажирское.
– Нет, я не об этой жизни. Я о… – Он немного замешкался, подбирая слова. – О жизнедеятельности, что ли… Ведь кто-то убирает улицы. Но я никогда их не видел. Да и еда на приемах… Не сама берется.
– Нашел о чем подумать… о еде. Вульгарно.
–Teufel! – Вэл вдавил педаль тормоза и выкрутил руль в сторону, пытаясь, при этом не попасть в столб. Декарт свалился с сиденья. – Mißgeburt!
– Просто не стоит. – Декарт тяжело поднялся и занял прежнее положение. – Не стоит задавать таких вопросов.
– Merde … – Вэлу почему-то очень захотелось вульгарно сплюнуть наземь. Но в чужой машине такого он себе позволить не мог. Только лишь выругаться. Многие в Городе любили украсить речь иностранным словом. Вплести в речь ради красоты или же для души выругаться. Наиболее популярными языками для таких целей в Городе служил французский или немецкий. Впрочем, некоторые жители использовали оба языка.

Велиан решил, что лучше он будет следить за дорогой: мало ли еще любителей под рев мотора пронестись по всем пустым перекресткам... Да и Учитель не казался ему особо разговорчивым. Правда, внимание его не было полностью сконцентрировано на дороге, шальные мысли то и дело отвлекали его.
Совсем немного оставалось до Зимнего моста. Мимо неслись темные окна домов улицы Загонщиков. «Странно» – думал Вэл, – «Столько окон, столько домов. Не надо ничего считать, чтобы понять, что такое количество домов может вместить огромное количество жителей. А реально же жителей в Городе, отнюдь не так уж и много. И при этом некоторые вынуждены снимать квартиру или комнату».

Вэлиан задумался об этом только сейчас, потому с детства он был уверен, что Город это Город. Какой же город без домов? Это воспринималось, как данность. Как то, что луны никогда не бывает на севере. То, что солнце встает на Востоке и садится на Западе. Впрочем, насчет солнца он не был совсем уверен. Ему, как и абсолютному большинству жителей Города не приходилось его часто наблюдать. К числу романтиков, любящих наблюдать за его восходом и закатом он тоже не относился.

…Медленный вальс, казалось, тянет отдохнуть, расслабиться. Отдаться музыке и кружиться, делая шаг за шагом. Но ни один танец этого не терпит. Нельзя небрежно обращаться с танцем, даже если каждый поворот и каждый даже самый небольшой наклон тело помнит само. Ведь стоит забыть о том, что это Танец, как теряется вся ритмичная плавность движений. Нет, никто не споткнется, не ошибется в очередном спине, но вальс перестанет быть Танцем и станет лишь танцем, собранным из отдельных элементов.

Партнершу Вэл счел весьма симпатичной. Изумрудно-зеленое платье, зеленые глаза… Она была чуть ниже его ростом, впрочем, это было не страшно. Вот только в танце была, слегка рассеяна. Каждую фигуру выполняла безукоризненно: великолепный виск, шассе… Но чувствовалось, что думает она, не о Танце. Какая-то иная тема владела ее мыслями.

«Тема» нашлась довольно быстро, она танцевала в одной из пар. Про себя Вэл лишь вздыхал, а партнерше улыбался и уводил ее подальше, стараясь отвлечь танцем. Удалось ему это лишь на последнем танго. А может, дело было в ее желании отвлечься и забыть.

На последнем танце она, кажется, ошибалась. Но и этого Вэл сказать не мог наверняка, все ошибки мгновенно стирались и забывались в вихре Танца. Каждый поворот, каждый шаг, все это дышало каким-то безрассудством и безумием. Партнерша полностью отдавалась ему и Танцу. Вэлу было сложно не сдерживать себя, он впервые встречал такое отчаяние и такую страсть в Танце, и это пугало его. Но Танец не терпит страха и неуверенности. И Вэлиан знал это. Поэтому так же отдался Танцу. Им понадобилось больше места для танца, но это было уже не проблема – пары переставали танцевать, освобождая им место в центре зала.

Впрочем, они этого уже не видели. Танго – не настолько быстр, как пасодобль, например. И дело там не в поворотах. Дело в атмосфере, жгучей, энергичной… И когда танго переходит в Танец…

Пришел в себя Вэл, лишь когда понял, что музыка остановилась и вместо нее звучат аплодисменты и одобрительные возгласы публики. Они аплодировали ему. Им. После танца партнерша, практически повисла на нем. Впрочем, почти сразу она пришла в себя. Поклон. Безо всяких хитростей и без долгого разглядывания публикой. Он поцеловал ее, но это не для себя, а скорее для публики.

…Он не остался на обычные «послебальные» развлечения. Бильярд, карты, кости его сегодня не влекли. Он не хотел свежих слухов или свежей крови на острие своей шпаги. Он мог бы проводить партнершу до дома… Или хотя бы спросить ее имя. Но он не остался.

Он шел быстрым шагом по бульвару, замедлив его только, оказавшись под сенью парка. Петля – хорошее место, здесь всегда можно найти место, чтобы побыть в полном и абсолютнейшем одиночестве. При желании можно было отдохнуть даже от птиц. В Петле было немного домов, зато полно скверов, фонтанов, парков. Можно было бы их вырубить и застроить домами, но они, как и набережные были неприкосновенны. Некоторые набережные и некоторые беседки не ремонтировали специально, чтобы оставить атмосферу запустения, словно об этих местах все давно забыли. Впрочем, он них и вправду скоро забывали.

Сейчас Вэлиан спускался как раз к одному из таких мест, к старой набережной. Вязы и ясени закончились, начались осины – Вэлиан понял, что скоро придет на место. Бывшая когда-то каменной дорожка уже успела его достать тем, приходилось наступать то на мягкую землю, то на жесткие камни.
Набережная встретила его тихим журчанием воды, прошлогодними листьями, раскиданными ленивым ветром, луной играющей на речной глади, обвалившейся в воду оградой, уцелевшей лишь рядом с постаментом, на котором, устремив печальный взгляд в глубины Леты, сидела горгулья. Все это было привычно. Непривычной была фигура, опирающаяся на уцелевшую ограду. Утро пока не давало и намека на рассвет, но и в свете луны и звезд Вэлиан отлично видел, что это девушка в красном атласном платье, плотно облегающим ее стройную и казавшуюся беззащитной рядом с горгульей фигуру.
– Привет… – В этом месте ему хотелось быть проще. Без изысков и сложностей. Разве что в удовольствии бесшумно подойти и прислонится к ограде рядом с ней, он не мог себе отказать. Она улыбнулась ему в ответ, и он счел это хорошим знаком. Он спросил то, что обычно спрашивают все в таком случае, – А вы часто здесь бываете?
– Нет. – Она улыбнулась словно виновато. – Первый раз. Я видела, как вы танцуете. Это великолепно.
– Спасибо. – Он улыбнулся вежливо и вроде бы слегка смущенно. – Вы тоже прекрасно танцуете.
Хотя, конечно, он ее не видел.
– Нет, сегодня была не моя ночь… – Она покачал головой, а потом вдруг посмотрела на него.
– У тебя красивые глаза… – Хотя, он, конечно, понимал, что это линзы.
– Это линзы. – Она снова улыбнулась своей слегка виноватой улыбкой. Она была удивлена, потому что знала, что он отлично понимает, что это линзы.
– И все равно красивые… – Он смотрел в ее глаза ненастоящего цвета и ненастоящей глубины и что-то его все равно зацепило… Затем, он вдруг ощутил вкус ее губ, вполне настоящий. А еще от нее не пахло духами. Вэл не очень любил духи и совсем уж не переносил резкие ароматы. А сейчас он чувствовал запах чего-то совершенно неуловимого, чего он даже не мог понять. Но это что-то было весьма приятным, кажется. Его руки коснулись атласа платья…

…Эрин. Ее имя. Когда она успела шепнуть ему свое имя? Когда он успел ее спросить? А шептала ли? А спрашивал ли? Она стояла сейчас у двух окон, высотой почти от пола до потолка и небрежно курила. Темный силуэт на фоне первого бледного проблеска рассвета.
– Ты не куришь? – Она спросила мягким голосом. И, наверное, так же улыбаясь.
– Нет, вредно для легких. А мне важно дыхание.
– Ты веришь в эту чушь?
– На себе проверил.
Она лишь пожала плечами. Где-то за окном громко и противно на фоне предутренней тишины каркнула ворона.
– А рассвет ты любишь?
– Люблю. – Он ответил, хотя раньше не считал себя любителем подобной «ерунды». Но сейчас Вэл смотрел, как на востоке небо светлеет, из темных цветов, ему привычных, переходя в светлые. Светло-синие тона, голубые… Там, где скоро должно возникнуть солнце, синий переходил в красивый зеленоватый оттенок. – Люблю. Но только ранний. Пока еще не появилось золото и багрянец солнца.
– Я тоже. Мы хоть в чем-то похожи. – Она открыла настежь одно из окон, впустив прохладный воздух Города внутрь. Вместе с воздухом внутрь проникла и тишина. Но тишина живая, прерываемая иногда зловещим карканьем и первыми неуверенным щебетанием ранних птиц. Выкинув недокуренную сигарету в окно, Эрин вернулась в постель. Вэл, обнял ее, угадав весьма простое ее желание.
– Ты уйдешь к вечеру?
– Скорее раньше. – Вэлиан почувствовал себя виноватым, хотя и не понимал за что.
Эрин только прижалась к нему сильнее, улыбнувшись так… словно виновато.

***

Рид снова что-то поправлял, уточняя детали костюма и подбирая каждый оттенок. Вэл был давно уже готов. Ему, впрочем, совершенно незачем было долго готовиться. Рубашка сидела на нем идеально небрежно. С туфлями пришлось потрудиться, но зато теперь он сверкали, отражая, кажется, весь свет, что был в комнате.
– Да, кстати. Там на тумбочке лежат кастаньеты. Откопал среди вещей, присланных мне отцом. Так что, если хочешь… – Рид был чудесным парнем, не утратившим связи с родным отцом. Они были с ним в теплых отношениях, что для Города было редкостью.
– Нет, спасибо. – Вэл подмигнул своему отражению в носке туфли. – Настоящий танцор фламенко не пользуется кастаньетами. Он отстукивает ритм каблуками, щелчками пальцев и хлопками.
– Заносчивость и упрямство… – Наигранно-занудным тоном «в нос» произнес Рихард.
– Нет… – Весело рассмеялся Вэлиан. Его искренне позабавил тон Рида. – Просто кастаньеты ограничивают кисти рук в движении. Не получится показать всю изящность.
– Ну-ну. – Рихард любил это короткое, но весьма емкое выражение. – Нас кто-нибудь подбросит?
– Нет. Думаю, придется ловить машину.
– Что ж, выйдем тогда пораньше…
Много людей самого разного толка собралось сегодня в одном из самых главных мест Петли и в одном из самых главных мест Города. Этот древний особняк стоял на холме на окраине Города, на самом краю Петли, где русло Леты, изгибаясь, начинает делать петлю и всего через несколько сотен шагов ее заканчивает. Между двумя водными потоками одной реки стоял особняк, названный своим давным-давно сгинувшим хозяином Аидом. Аид – еще один пример странного завещания. Хозяин завещал его Городу, и никто пока не посмел оспорить завещание.

Все так же мрачные воины из серого гранита украшают портик. Все так же, в самом низу длинной мраморной лестницы, по приданиям когда-то бывшей белой, сидят на постаментах химеры, обратив свой обреченно-злобный взгляд ,кто в темные воды Леты, кто на спускающихся по лестнице любопытных людей. Впрочем, их здесь бывает немного. Обычно немного.

Но не сегодня ночью. Вэлиан и Рихард расстались практически сразу у главного входа. Рихард углядел каких-то своих знакомых, а Вэлиан, не обращая ни на кого внимания, пошел в главный зал, в поисках одного знакомого человека, крайне важного для той ночи.

Нашел он его сразу, что было бы сложно, не знай Вэл его привычек. Он сидел в тени одной из кариатид, на криво выструганной низкой табуретке. И самое главное: в руках он держал гитару. Она тихо пела что-то грустное о полной луне и кострах в степи. О свободе и воле. О страхе и гордости… Рядом с ним прямо на полу, надвинув широкополую шляпу на нос, сидел, прислонившись к стене, еще один человек и, кажется, спал.
– Здравствуй, амиго… – Вэл почтительно склонил голову в знак приветствия.
– Ночи тебе, друг. – Гитара умолкла, и гитарист поднял глаза. – Значит, сегодня ты?
– Да, я. А ты не знаешь с кем…
Его собеседник щелкнул пальцами и показал ему повернуться назад. Первое, что сразу увидел Вэл, была тонка улыбка, как будто прозрачная. Словно и не улыбка вовсе. Она была очень трогательная и словно виноватая слегка.
– Привет… – Эрин хоть и пыталась придумать что-нибудь весомое, значительное. К моменту. Но вышло лишь легкое и едва ощутимое, как ночной ветерок «привет». И улыбка. Улыбка, которую он уже начинал ненавидеть…

***

…Так странно было ее видеть. Странно было ощущать снова этот странный запах, который присутствовал, но никак не определялся – слишком слабым он был. Но зато он таил в себе загадку, он звал… На ней снова было красное платье, но на этот раз другое. С длинной красной шалью с множеством кисточек. И сегодня она будет танцевать. Что ж… Тогда и вправду была не ее ночь.
– Да. – Сказала она, серьезно кивнув, будто прочитав мои мысли. Или я сказал это вслух? А потом снова улыбнулась. – Но сегодня моя ночь. Ты увидишь.
Да. Я увижу, как никто другой. Я побрел прочь. Не так просто встретить воспоминание, случайная встреча с которым произошла ночью полгода назад, и не собиралась повторяться. Эрин мало чем похоже на испанку. Чересчур бледный цвет кожи с черными, как беззвездная ночь волосами… Впрочем, и я не очень похож. Но никого это не волнует. А если кому-то это и важно, то он забудет сразу, как только начнется Танец.

В своей растерянности я задел кого-то из джентльменов ножнами. Что ж, для кого-то сегодняшняя ночь – не возможность увидеть Танец, а возможность найти себе достойного соперника, по пути проткнув парочку недостойных. В конце концов, научившись танцевать на лезвии бритвы, неужели я не смогу станцевать на острие чужой шпаги? Что мне танцы на кинжалах, когда я танцевал Танец куда опаснее?

Всего лишь выйти в сад, встать лицом к лицу, обнажить шпаги. Но чем дуэль отличается от танца? Я вернусь к ней, она пошутит, что я бледен как смерть, а я серьезно кивну. Тогда она посмотри в глаза и спросит: «Готов?». А у меня только один ответ. И токаор бережно возьмет гитару, а кантаор продерет горло и разогреет связки. Он возьмет в руки кастаньеты, чтобы не только спеть, но и отсчитать ритм нашего танца, словно секундант. И ни для кого уже не секрет что сейчас здесь произойдет. И всем ясно, что случится, когда скрестятся шпаги.

Тишина. И первой в эту тишину, словно не выдержав, врывается гитара. Тихой, осторожной мелодией, поющей что-то про свободу. В песнь свободы сначала тихо, но потом все громче вплетаются удары каблуков, щелчки, клацанье кастаньетов. Ее соло. Тихое, ручное пламя свечи превращается в пожар. Тонкая шаль, обвивавшая хрупкий стан, раскрывается бушующим пламенем, делая похожей Эрин на хищную птицу. А гитара все твердит свое о звездном небе и кострах. Но уже не ритмика вплетается в ее песнь, а звук струн становится жестче, как удар хлыста, по требованию ритма танца. Танца свободы. Танца безумия. Но умолкают кастаньеты, и медленнее звучит дробь каблуков. Птица опускает крылья.

Гитара осталась в одиночестве лишь на секунду, и ее вновь печальную серенаду подхватил голос. Началось второе соло. Мое. Никто не может разобрать слов неясного языка, но все отчетливо понимаю, что он зовет «Восстань! Приди!». Ритм каблуков все быстрее, голос все требовательнее. И вот, все срывается с места. Движение-сила, движение-власть. Гитара звучит не надрывно, но мощно. Гимн человеку, у которого вместо рук нет крыльев, но он умеет летать. Гимн первозданной чистой необузданной силе. Она струится по полям. Танцует между деревьев. Скачет вместе с табуном лошадей. Сила каждое утро огнем взмывает ввысь, чтобы к закату, обрушится с шипением в море, не затем, чтобы шипя погибнуть в клубах пара, но возродиться!

Но снова тишина. И два скрестившихся взгляда, как два клинка. И лишь струна поет о луне, о ночи, о забытых встречах, о несбывшейся любви. О страсти, которая все клокочет в груди. Которая не умолкает, но лишь набирает силу. О распоротой светом сотен костров ночи, которые будто в вызов звездам разожгли на земле. О том, как сплелись два тела, две души в танце. О том, как с радостным звоном встречают друг друга клинки.

В широко раскрытых глазах мерцают не бледные огни зала, но звезды и пламя. И кровь горячит сильнее, чем вино. Бьется птица, пытаясь вырваться из ловкой ловушки, разметались волосы цвета воронова крыла. Нет, они цвета бархата ночи и тонкие запястье – вовсе не когтистые лапы.

Все замирает. Молчит даже гитара. А единственный ритм – стук наших сердец, тех, что кружились в танце. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. И Эрин, словно капля стеарина по подсвечнику, сползает по партнеру. Это конец? Тьма? Но взмывает клинок, парируя удар, и яростно токаор бьет по струнам. Девушка уже не висит на руках у партнера. Снова раскинуты крылья, снова кружится в танце. Снова песнь о свободе, ради которой единственно стоит жить.

И я застываю на мгновение, чтобы обрушится в танец новым буйным, неукротимым ритмом, чтобы взорваться и рассеяться мириадами звезд по небосклону. Чтобы бесшабашным духом вместе с птицей вознестись в небо.

Чтобы не прикрыть себя от легкого укола в сердце. Все-таки в фехтовании важна не красота. Но уже неважно, неважно… Ничто неважно. Потому что публика молчит. Публика не может аплодировать, она вообще ничего не может. После буйства огня, красок, остановка. Замереть. И только гитара завершает печальную историю. Она вновь говорит о луне, что освещает паркет зала. Говорит о тоске. А потом умолкает.

И самое главное. Бесконечно необходимое. Но так сложно сделать, когда сердце отказывается идти… Шаг вперед… В тысячу раз сложнее всего танца. Но без этого нельзя… никак… Поклон.

Я падаю на одно колено. Что ж. Пусть. Но поклон я сделал. А что теперь? Тьма? Нет. Режущий глаза яркий белый свет. Дневной свет!


Кстати, я буду рад если вы скажете что-нибудь полезное или для разнообразия приятное.

Добавлено: А Вэлиан забавный персонаж. И главное - в нем ни капли от меня. Наверное, поэтому он мне нравится.